Евгений Абезгауз

«В творчестве Евгения Абезгауза есть сквозная тема… Это — похождения героя, родом из прозы Менделе Мойшем-Сфорима или Шолом-Алейхема… Этот герой, юный Исраэлька, очарованным странником бредет по России; он же — битым жизнью библейским Ионой, но с чемоданами в руках, выходит из чрева кита в порту Хайфы; он же в виде Иакова патриархом, в окружении двенадцати сыновей и дочери Дины, позирует фотографу; а вот, в образе местечкового философа в картузе, он меланхолически выдувает мыльные пузыри... Герой Абезгауза, где бы он ни пребывал, куда бы ни стремился, — «все свое несет с собой».

Жизнь ставила художника в экстремальные ситуации: он, в заведомо репрессивных условиях,успешно разрешил задачу национальной идентификации целой группы художников (создание «Алеф» — что это, как не институциональное закрепление права живущих тогда в Ленинграде художников-евреев на национальную составляющую картины мира); он, переехав в Израиль, при жизни обрел статус лица исторического и укоренился в стране и в культуре, о которых мечтал смолоду как о земле обетованной. Все это —позитивное, весомое, победительное, — несомненно, входит в его багаж. Но то «свое», которое он «носил с собой», включало и другое: сомнение, скепсис, иронию, неудовлетворенность. Всю жизнь он был, в сущности, странником, очарованным, но не успокоившимся, неудовлетворенным...

В нем был заложен потенциал бесконечного расширения и преодоления границ, мощная энергия изживания статуса провинциальности, предопределенного городу политическим режимом. Прежде всего это относилось к людям культуры. Лучшие из ленинградцев ощущали себя гражданами мира. Большинство — волею политических обстоятельств — мысленно. Евгению Абезгаузу суждено было стать гражданином мира реально, то есть осуществить то, что мечталось многим художникам его поколения. При этом — не отказавшись от той ленинградской культурной идентичности, которая была задана средой, образованием, культурой… эта ленинградская идентичность навсегда останется важной составляющей его багажа, его культурной и экзистенциальной ноши, того, что он «всегда нес с собой».