Мое самоубийство

Как правило, тексты, предлагающие идеологическое обоснование суицида, представляют его как акт воли, стоического мужества — когда человек становится подлинным хозяином своей жизни, отказываясь от нее. Роорда порывает с этой традицией. Его суицид — результат не силы, а слабости, не презрения к соблазнам жизни, а чрезмерной любви к ним — к женщинам, вину, развлечениям. Он не готов стеснять себя, идти на компромиссы, не желает отказываться от радости — и именно потому готов умереть. Общество постоянно чего-то требует от человека, внушает тому, что у него есть долг. Социалисты в этом смысле не так уж сильно отличаются от буржуа. Роорда никаких долгов платить не хочет, но не видит в этом никакого особенного достоинства. Человек слаб перед лицом старости, он лицемерно убеждает себя и своих близких, что сохраняет какое-то достоинство. В отказе от этого лицемерия, впрочем, тоже нет ничего хорошего. Самоубийство — такой же жалкий поступок, как жизнь, просто проходит быстрее. Все это звучало бы, как пространный монолог кого-то из героев Достоевского, если бы не особенная интонация Роорда — остроумной светской беседы, приятной болтовни,— странным образом диссонирующая с трагичностью темы.