Пока шел на работу, засмотрелся на листву, подумал: «Какая недолговечная пора, а вместе с тем — такая постоянная! Вот смотрели на них и пятьдесят, и сто лет назад, а о чем думали в этот момент?» И они все опадали — листья, мысли людей… Я вот думаю, что опять опаздываю, опять что-то не успеваю, опять облился горячим фильтром (благо в черном); в общем, о чем-то бытовом и скучном. Но о чем думали те, в чьи фразы мы вчитываемся, чьи образы впитываем, в чьи звуки погружаемся? Их опавшие мысли становятся листьями дневников, сборников эссе и заметок (некоторые даже настолько же желтые, как листва вокруг), в которые вчитываешься при поиске ответа и для вдохновения — все это доступно на книжных полках круглый год. А в пору столь бурного листопада я хотел бы отметить несколько совсем крошечных сборников мыслей и взглядов, каждый из которых с листик размером, но с необъятный горизонт впечатлениями внутри.
Джорджо Агамбен «Автопортрет в кабинете» ( Ad Marginem)
Свой образ Джорджо Агамбен выстраивает посредством окружающего. Через воспоминания о местах, в которых жил и работал (подробно описывая обстановку в рабочих кабинетах, вплоть до перечисления случайных вещей на столе) Агамбен ткет картину того, кем он был в тот или иной момент жизни, какими вещами занимался, кто его окружал, чем был одержим, проводя ассоциативные нити к важным для него персонам вроде Вальтера Беньямина и вписывая себя этим (вполне заслуженно) в контекст культурной мысли. Это не музейное каталогизирование, потому что все эти предметы и обстановки у Агамбена приобретают (от личной ли значимости или сопоставления с деятелями прошлого) некий поэтический смысл, неуловимый и непостоянный, движущий к смене мест помимо объективной необходимости. Это немного поэтизированный взгляд на обыденность, но, по словам самого Агамбена, «философ, не ставящий перед собой поэтических задач, не философ». А мы есть то, что нас окружает.
Вернер Херцог «Будущее правды» (ndividuum)
Ради кинематографической правды Вернер Херцог накалял съемочную площадку и постоянно окунался в неизведанные местности, дабы выявить нечто еще не заезженное, не окультуренное, на обочину вынесенное. Потому что правды нет в том, что на виду, что бросают под ноги, дабы мы наступили и погрязли. В небольшом сборнике эссе «Будущее правды» Херцог размышляет как раз о концепте правды, его вариативности и непредсказуемости. Как с камерой в руках, режиссер и в тексте предлагает путешествие по страницам человеческой истории, дабы осмотреть эту самую «правду» с разных сторон, какой она представлялась во времена Рамсеса II или римского императора Нерона и какой видится в эпоху fake news, что делает ее экстатической и дробит на осколки.
Хьюберт Крэкенторп «Виньетки» (Ibicus Press)
Прямиком из декадентских 1890-х путевые заметки Хьюберта Крэкенторпа, писателя викторианской эпохи и одного из «молодых трупов» искусства того времени, тело которого выловили из Сены спустя несколько месяцев после выхода «Виньеток» в 1896 году. О летаргии мира, его меланхоличном распаде на отдельные места, уже мертвые, как Помпеи, или старящиеся, как Марсель (не говоря уж о чтимой всяким декадентом непрерывности парков — от британских до итальянских), и на отдельные лица, отмеченные то невидящим взором продавщицы платков, сорок восемь лет назад выплакавшей все свои глаза, или церковнослужителя Агостино, вынужденного быть гидом для пытливых туристов. «Виньетки» полностью отвечают своему названию и предлагают такой не задерживающийся, но проницательный взор на непостоянство мира.
«Мой дорогой, старинный, но вечно молодой друг Давид Бурлюк!» (Grundrisse)
Самого Давида Бурлюка, футуриста, сбрасывающего с «корабля современности» отжившие идеалы, в этой книге практически нет. Вместо него есть фигура «дорогого Додички», почтового адресата, которому отправлялось огромное количество писем, где было всякое: и просьбы о помощи, и организационные моменты с предложениями выставок, и мысли по случаю да без. Поэтому это издание интересно именно панорамой взглядов и настроений деятелей искусства первой половины XX века, от Матюшина и Малевича до Григорьева и Гончаровой. Ведь письмам поверяют как деловые моменты, так и душевные излияния крайней искренности.
Мортон Фелдман «Привет Восьмой улице» (Jaromir Hladik press)
Изумительно обо всем в сборнике мыслей Мортона Фелдмана, одного из самых известных композиторов второй половины XX столетия и видного представителя нью-йоркской творческой богемы: от философских измышлений и рассуждений о шуме, модернизме и собственных произведениях до личных контактов с художниками и музыкантами, тяге к персидским коврам и реакциям на прослушанное и просмотренное. Это детальное полотно впечатлений, манерой своей аллегоричное работам Филипа Гастона или Джексона Поллока (разные краски-интонации и огромный пласт затронутых тем), но в каком-то медитативном спокойствии Марка Ротко. Да, с ними всеми Фелдман был знаком, и нет, совсем не странно описывать книгу композитора, обращаясь за аналогиями к визуальному искусству, ведь такая вне-гранность имеется в самом подходе автора к жизни.
