На первый взгляд может показаться, что история американской литературы XX века – это череда блестящих романов, выстраивающихся в порядке преемственности – как анфилада в Екатерининском дворце: золото, зеркала, канделябры. На самом деле американские прозаики большую часть столетия находились в постоянном ощущении кризиса – не понимали, о чем писать, как писать, что именно они хотят сказать, как быть с проблемами и противоречиями американского общества.
Для многих из них эссеистика стала полем экспериментов, возможностью выйти за пределы привычных жанровых конвенций, обратиться к документальности, поиграть с художественными приемами, поискать новые инструменты. Многие из находок тех лет используются сейчас повсеместно, в том числе и в русскоязычной литературе (об эссеистике на русском мы писали совсем недавно).
Сборники эссе, о которых расскажет эта статья, можно читать еще и как историю таких кризисов и разных взглядов на них. Ну а кроме того, это просто замечательные, нетривиальные и умные тексты, от чтения которых получаешь огромное удовольствие, попутно узнавая много прежде неизвестного об истории Штатов, об американских писателях (пополняешь свой список чтения) и их взглядах на литературу, повседневную жизнь и работу.
Том Вулф «Новая журналистика и Антология новой журналистики». Амфора. Перевод: Д. Благов, Ю. Балаян
Если коротко, без Тома Вулфа никак (совсем) невозможно представить ни один хороший текст в современных медиа – и современную литературу тоже. И здесь дело даже не столько в его знаменитой «конфетнораскрашенной апельсиннолепестковой обтекаемой малютке» (речь об автомобиле) и другой впечатляющей текстовой эксцентрике, сколько в методе «новой журналистики» как таковом. Драматургия эссе и статьи, их композиция и варианты последовательностей, глубокое интервьюирование, эффект присутствия, настоящее время – грубо говоря, Вулф и его коллеги привнесли в журналистику литературность – и журнализм в литературу.
Такой поворот был обусловлен сложной ситуацией в американском литературном процессе 60-х: все, что было наработано в двадцатые–тридцатые–сороковые, как будто выдохлось и принялось пародировать само себя, а радикальные находки пятидесятых и шестидесятых (яркий пример – круг битников) еще горели огнем и только-только начинали приниматься читательским сообществом. «Новая журналистика» сначала просто была чем-то свежим, но при этом всем понятным, а потом превратилась в универсальный язык, на котором (в разных изводах и качествах) до сих пор говорят все – от «Таких дел» до «Собаки».
Антология «Новая журналистика» нужна, чтобы понять эту технику и ее истоки, познакомиться с кругом ее «отцов» и «матерей». Без «новой журналистики» нельзя представить американское эссе и понять, как оно на нас действует и почему нас завораживает.
Джоан Дидион «Ползут, чтоб вновь родиться в Вифлееме». No Kidding Press. Перевод Елены Смотровой под редакцией Анастасии Каркачеевой и Лии Эбралидзе
Джоан Дидион считается одной из матерей «новой журналистики» – тем удивительнее, что работы, составившие этот сборник и в свое время прославившие ее, так долго были недоступны на русском языке. Любопытно, что первым ее текстом, вышедшим в России, был роман «Демократия», переведенный в 1989 году Татьяной Ротенберг и изданный ею в одноименном сборнике – вместе с текстами Гора Видала и Генри Адамса (серия «Политический роман» издательства «Прогресс»; в этом как будто скрыта ирония). Затем произошло интересное – издательство Corpus в 2013-м издает её «Синие ночи». Странность в том, что эта книга – апофеоз письма Дидион. Ведь славу ей принесли строгий сухой тон, эмпатия без вовлеченности, феноменальная наблюдательность и приверженность правде (в том числе и художественной), идеально воплотившиеся в ее эссе – например, в сборнике «Ползут, чтоб вновь родиться в Вифлееме», где она размышляет об Америке времен Вьетнамской войны, показывает ее так, как не показал никто другой.
Но когда мы говорим об обществе в целом, о его трагедии и моральном крахе – это одно, это «то, что бывает с другими». Но в 2003 году у Дидион умирает муж – любимый муж, муж-единомышленник и муж-лучший-друг, – внезапно, за обеденным столом, как раз тогда, когда их дочь проходила курс химиотерапии. То, что Дидион чувствовала тогда, она описала в душераздирающей книге «Год магического мышления», напечатанной на английском в 2005 году. Читая ее, невозможно поверить, что это произошло в том же году, когда все-таки умерла и ее дочь. Об этой потере Дидион тоже напишет, но много позже – так в 2011 году появятся «Синие ночи».
Представьте себе эпитет «душераздирающий» в квадрате, и вспомните все, что я писал о характере ее эссе выше. Неудивительно, что книгу тогда не поняли, отчего и «Год магического мышления» и «Ползут, чтоб вновь родиться в Вифлееме» мы увидели много позже – в 2021 году, когда умерла сама Дидион. Так что у сегодняшнего читателя есть возможность начать по порядку – с этого сборника, который поможет понять, почему Дидион – настоящая икона американской культуры XX века.
Купить книгу
Аллен Гинзберг «Сознательная проза. Избранные эссе 1952–1995». Подписные издания. Перевод Сергея Карпова
Хронологически эта книга могла быть первой в этом списке, но все-таки большинство текстов в ней написано уже тогда, когда Гинзберг волей-неволей, просто по факту своего дарования, стал признанной частью американского литературного истеблишмента. Да, такие слова по отношению к автору «Вопля» и «Кадиша» и сейчас смотрятся диковато, впрочем, как и любые традиционные элементы книжной культуры: название «Избранные эссе», содержание, рубрикация.
Однако, заработав это относительно привилегированное положение, Гинзберг не принял никаких лицемерных «правил игры» и использовал свое влияние, чтобы высказываться – в литературном и политическом измерениях сразу – о том, что считал важным, ценным и нужным, стал легальной фрондой, к которой прислушивались. Сексуальная свобода, борьба с цензурой, несправедливые аресты, дискриминация, косность институционализированной литературы – на этих страницах как будто помещается история Америки и ее культуры от лица того, кто считал важным быть на стороне притесненных.
Гинзберг неоднократно подвергался аресту как за свои высказывания, так и за ненасильственные протесты в поддержку тех ценностей, за которые высказывался, – и для литератора в Америке 70-х это было все еще необычно. Сейчас этот сборник стоит читать за этим – за дезорганизованным, но страстным стремлением к свободе, человечности и любви. Этот живой импульс здесь – в этих эссе.
Филип Рот «Зачем писать? Авторская коллекция избранных эссе и бесед». Книжники. Перевод Олега Алякринского
Филип Рот всерьез называет себя серьезным писателем. В России так не принято – ну кто такой серьезный писатель, Лев Толстой? Особенно в России, пережившей (или, как считают многие, все еще переживающей) постмодерн. Скорее можно услышать что-то в духе «это просто мои заметки о жизни», «я просто рассказываю истории», «писатель – слишком сильное слово». Но Рот сознательно берет на себя весь груз ответственности, который стоит за словосочетанием «серьезный писатель»: как и другие герои этой подборки – Дидион, Гинзберг, Том Вулф – он оказывается в сложной литературной ситуации шестидесятых, но, очень грубо и приблизительно говоря, не пытается ничего изобретать. Он скорее хочет перетряхнуть то, что уже есть в наличии, и понять, может ли литература, как раньше, ответить на самые важные вопросы, которыми задается человек.
Настоящий памятник эпохи – эссе «Как писать американскую прозу», написанное на основе публичной речи, которую Рот произнес в Стэнфордском университете на симпозиуме «Американская проза сегодня». Как быть, если реальная жизнь более непредсказуема и абсурдна, нежели писатель может придумать? К каким темам может обратиться автор, не стремящийся стать «популярным писателем» (для Рота тогда – это типаж, от которого он отталкивался)? Может ли быть проза не только увлекательной, но и достоверной? А что делать с моралью, должна ли у истории быть мораль?
Этот текст можно назвать программным не только для эссеистики Рота, но и для его прозы, посвященной современной Америке, её кризисам, проблемам национальной идентичности, последствиям Холокоста, правде и любви. Пример Филипа Рота доказывает, что не только в России, но и в Америке нужно жить долго – он получил признание тогда, когда едкий постмодерн начал сходить на нет, а ирония и игра перестали помогать отвечать на жизненно важные вопросы. В этот момент серьезный писатель все еще был рядом со своими читателями – он дождался их.
Купить книгу
Сьюзен Сонтаг «Образцы безоглядной воли». Ad Marginem. Перевод: Борис Дубин, Наталия Кротовская, Валентина Кулагина-Ярцева, под редакцией Марка Дадяна
Сонтаг всего на два месяца старше Филипа Рота – он родился в марте 1933-го, она – в январе. Однако для него эссе – это как поставить самому себе-писателю (а еще – эпохе, стране, миру) градусник и измерить температуру, тот тип текстов, что идет после романов. С Сонтаг дело обстоит иначе. Иногда кажется, что каждое из ее произведений – это ее способ жизни и мысли, не больше не меньше – так они пульсируют.
Думаю, что лучше всех на русском языке о Сонтаг написала Мария Степанова. Пытаясь разобраться в ее опубликованных дневниках, Степанова подчеркивает, что они были для Сонтаг рабочим инструментом, с помощью которого та создала (точнее – создавала, корректировала, перепроверяла, совершенствовала) себя – себя-думающую, себя-пишущую, себя-интеллектуалку, себя-писательницу и себя-философа.
Поэтому для Сонтаг так редка «импрессионистическая» мысль, она не пишет мимолетное впечатление, наоборот – исследует мир вокруг и произведения других, возводит мысль, а дальше показывает, как именно она его исследовала, что именно возвела и как нам пройти тем же путем. Это как если бы в архитектурном журнале нам бы сначала представили обзор современных строений с описанием их преимуществ и недостатков, а затем показали, как, руководствуясь принципами их устройства, можно возводить такие дома самостоятельно.
Проблема здесь в том, что мы все живем и работаем в самых разнообразных зданиях, но не каждый из нас архитектор, который может раскрыть все детали, понять инженерные решения. Большинство из нас не так умны, как Сонтаг, поэтому, даже часто не понимая, как сконструированы ее эссе, мы знакомимся с ее мыслью, как турист, приехавший в Нью-Йорк, знакомится с Эмпайр-стейт-билдинг или (более подходящее сравнение) с музеем Гуггенхайма. В «Образцах безоглядной воли» она пишет о кино и театре, критически рассуждает об Америке и пишет о порно тогда, когда это еще совсем не стало мейнстримом.
Купить книгу
Дэвид Фостер Уоллес «Избранные эссе». Гонзо. Перевод Сергея Карпова и Алексея Поляринова
Уоллес родился в 1962 году, в разгар тех споров, о которых я писал выше, среди этих бурлящих и пульсирующих текстов, идей, громких и тихих слов. Писать в те годы – значило оказаться в культурной среде, которая постоянно жила в ощущении кризиса (реального или мнимого – не так важно) и постоянно пыталась найти из него выход. Это первая причина обаяния текстов Уоллеса: он признает унаследованные от предшественников противоречия, считает состояние неопределнности нормой и всегда как будто бы может смотреть на любую ситуацию и изнутри, и извне.
Уоллес, белый мужчина из семьи профессоров, спортсмен и умница, осознавал свое привилегированное положение – и как будто бы сразу, заранее признавал его поражение. Это вторая причина обаяния его текстов: ирония не столько оружие постмодерна, сколько оружие тех, кто проиграл и не может или не хочет бахвалиться силой (или не хочет играть и выигрывать вообще). А еще – Уоллес все-таки был и правда очень, очень-очень умен, не боялся экспериментов, считал массовую культуру заслуживающей внимания и исследования (тут он был лишен снобизма напрочь), не боялся сходить «в поле» – посмотреть, послушать, подождать. И это третья причина обаяния этих текстов – в них можно найти ту точку зрения, до которой додуматься самому очень сложно, особенно не находясь в культурной ситуации тех лет.
В этой книге собраны его эссе из трех разных книг – и в совокупности они дают представление и о том, какой путь прошло эссе как жанр американского письма за тридцать-сорок лет после Второй Мировой войны, и об арсенале творческих возможностей самого Уоллеса, его интересах и точках зрения – на телевидение, на романы коллег, на кино, на американскую культуру и американскую жизнь вообще, и еще – на то, как вообще можно достойно прожить эту жизнь (и можно ли в принципе). Если вы еще не читали его «Бесконечную шутку», почитайте, как он пишет о Достоевском, Апдайке, Линче, Борхесе – тогда этот легендарный роман вам наверняка захочется прочесть, даже если раньше вы сомневались, стоит ли.
Купить книгу
Энн Пэтчетт «Это история счастливого брака». Синдбад. Перевод Сергея Кумыша
Этот сборник написан уже в другую эпоху – в Америке нулевых и десятых. И разумеется, он производит иное впечатление, нежели все предыдущие. То ли потому, что изменился культурный ландшафт (и да, и нет – ощущение постоянного кризиса не ушло, скорее сменились сами кризисы), то ли из-за образа мысли самой Пэтчетт. Она приобрела всемирную известность благодаря своим романам – «Бельканто», «Свои-Чужие», «Голландский дом» (который издан в России с обрезом, раскрашенным под голландские изразцы). Она мастерски исследует закрытые пространства, распутывает сложные человеческие отношения, складывающиеся в таких пространствах. Это очень современно и своевременно, если воспринимать такую оптику как гипертекстовую метафору: да, земной шар у нас у нас один, нам здесь некуда деться друг от друга, придется договариваться и учиться делать нашу общую жизнь лучше.
В этом сборнике писательская стратегия Пэтчетт проявляется удивительным образом, через, скажем так, ее принципиальную установку на жизнь – строго по американской Конституции, она стремится к счастью и не стесняется этого. Да, говорит нам Пэтчетт, жизнь вообще не самая веселая штука, в ней есть неприятности, трагедии, в ней есть куча ужасных вещей. Но это не повод махнуть на нее рукой: чтобы противостоять безысходности, можно все-таки решиться написать свой первый роман, (не) развестись с мужем, вопреки рыночным трендам открыть свой независимый книжный магазин, поехать в тур по маленьким городам, где тебя не ждет никто кроме пары библиотекарей. Уютный, светлый сборник от писательницы, у которой есть чему поучиться.
