Вот и всё, природа победила. Есть только оголённые скалы, деревья, озёра и пещеры. Вдруг из природы появляется архитектурная форма. Стволы сосен превращаются в колонны, а ивы образуют свод. Так мог видеть мир человек эпохи Ренессанса, например Леонардо да Винчи, написавший «Мадонну среди скал».
В небольшой книге «Мадонна среди руин», обыгрывающей название картины Леонардо, культуролог Владислав Дегтярев рассказывает, как человек на протяжении эпох Возрождения, романтизма, барокко и модерна, воспринимал окружающий его мир — природу и культуру. В центр этого обсуждения Дегтярев ставит руину — «машину зрения», которая дает новую оптику восприятия мира. Может показаться удивительным, но, зная, как люди прошлого относились к руинам, мы можем понять, как они мыслили Вселенную, ее историю и роль человека в ней. Руина — это нечто переходное между первородным хаосом и замыслом архитектора, рискнувшего своей постройкой этот хаос упорядочить. Как пишет Дегтярев: «Руина есть в некотором роде философическая игрушка, с помощью которой можно учиться различать степени упорядоченности мира».
На протяжении большой части европейской культуры руина — странный объект, созданный человеком вместе с природой или показывающий победу природы над человеком, об этом пишет Георг Зиммель в своем эссе 1911 года «Руина». В XX веке все меняется. Вернувшись с полей Первой мировой войны итальянский генерал Дуэ публикует книгу «Господство в воздухе. Вероятные формы будущей войны», в ней он пишет о возрастающей роли авианалётов и о том, как уничтожение городов с воздуха приближает победу. Эта практика приведет к небывалому количеству руин, созданных уже человеком.
***
Во время Второй мировой войны в результате авианалетов союзников пострадали 600 000 граждан Германии, а 7.5 миллионов остались без крова. Родившийся за год до окончания войны писатель В. Г. Зебальд, в книгах которого всегда присутствуют сцены разрушения, не застал бомбардировок, но был свидетелем руин и окружавшего их замалчивания: в послевоенной немецкой литературе нет описания развалин, заполонивших всю Германию, прочесть о них можно только в текстах зарубежных авторов и редко — в текстах вернувшихся эмигрантов.
Как это произошло? Зебальд реконструирует состояние немецкого общества и рассказывает историю, которая должна была быть рассказана его предшественниками. Он находит воспоминания о повседневной жизни в руинах, о повсеместной гуманитарной катастрофе и вместе с тем — о стыде, отстраненности, молчаливом принятии, старательном незамечании. «Развалины, среди которых они жили, остались terra incognita войны».
Эти факты в эссе Зебальда становятся поводом для дискуссий — писателю приходят письма от читателей его эссе, и эти письма также публикуются в книге. Немцы, сначала на территории оккупации, а потом в ФРГ, считали что они заслуженно пострадали, или же молчали для того, чтобы их принимали в обществе. В ГДР, напротив, информация о бомбардировках никогда не замалчивалась и использовалась пропагандой для очернения стран Запада.
***
Если книга Зебальда посвящена молчанию о разрушении, то один из главных тезисов израильского архитектора Шарона Ротбарда таков: «То, про что молчат, будет разрушено». Ротбард пишет про отношения двух городов — Тель-Авива и Яффы, про то, как один из них поглотил и уничтожил другой.
Ротбард показывает, как проводится граница между теми районами города, архитектуру которых нужно сохранять, и «плохими» районами, которыми можно пренебречь. Он делает это, критикуя популярную историю о Тель-Авиве как о «Белом городе» с уникальным комплексом модернистских зданий архитекторов «Баухауса».
В то же время «Белый город, Черный город» рассказывает историю Яффы, одного из старейших городов на Земле. Яффа была местом совместного проживания арабов и евреев, в городе была богатая культура, цвели апельсиновые сады, существовал свой самобытный архитектурный стиль. Во время арабо-израильской войны Тель-Авив захватил Яффу, и она превратилась в трущобы, в промышленные районы. В единственном уцелевшем руинированном здании, оставшемся от полностью уничтоженного района Яффы, теперь располагается милитаристский музей, прославляющий солдат-победителей. Пока Ротбард пишет книгу, в воздухе все еще слышится вой сирен, а в небо поднимается дым. Люди творят новые руины.
***
Ирина Сандомирская, исследовательница советской культуры и лауреат премии Андрея Белого, вышла на тему реставрации, изучая сюжеты вокруг уничтоженных и опустошенных во время блокады Ленинграда пригородных дворцов. Но ее «Фрагменты реставрации» посвящены не искусству реставраторов (хотя, когда они появляются, исследовательница описывает их с большой любовью и наделяет их труд сакральностью), но политике памяти и реставрации как способе эту политику осуществлять.
Если обычно мы думаем о реставрации как о практике сохранения наследия, то Сандомирская видит в ней насилие. Рожденная благодаря массовым разрушениям во время Великой французской революции реставрация — это инструмент революции, способ создания и переосмысления прошлого через работу с материальной руиной. Исследуя реставрацию, Сандомирская не создает цельной системы, но ищет теории реставрации среди самых разных сюжетов, ее героями становятся коллекционеры Константин Вагинов и Вальтер Беньямин, описывающий морскую гальку поэт Френсис Понж, Хайдеггер, никогда не видевший башмаков Ван Гога, и многие другие. К этой собранной из множества кусочков книге хочется возвращаться.
***
«Лабиринт» начинается с истории примечательной реставрации кносского дворца на Крите, выполненной Артуром Эвансом в начале XX века. Именно к руинам кносского дворца в своем путешествии по Греции Херберт отправляется первым делом.
Збигнев Херберт — один из крупнейших польских поэтов прошлого века, родился во Львове, был связан с Армией Крайовой, сбежал от взявших город советских войск. В социалистической Польше был оппозиционером режима и тем не менее находил способ выезжать за границу. «Лабиринт у моря» — это сборник его путевых заметок и размышлений из путешествия по местам античных цивилизаций. Себя в своих путешествиях он иронично называет «варваром в саду», мол в Польше он отрезан от мировой культуры, но это лукавство. Для интеллигентного Херберта античность — это высокий идеал, от которого мы зачем-то ушли. Херберт входит в этот сад как хозяин.
И вот, подойдя к руинам кносского дворца Херберт изумлен: все выглядит совсем не так, как обещали описания, которые читал поэт. Дворец выстроен заново и покрашен, а фрески — неубедительно и нелепо (с добавлением бабочек и цветов по краям) дорисованные и закрашенные остатки оригиналов. Херберт пускается в размышления о реставрации, о легендах и мифах, об ученых и о конце цивилизаций. «Целые недели лились кровавые дожди. Пепел занесло даже в Центральную Африку и на край Европы. Волна высотой тридцать метров залила побережье Крита через четверть часа после взрыва вулкана. Сила взрыва четырехкратно превысила мощность бомб, сброшенных на Хиросиму и Нагасаки».
***
«Лёд» Анны Каван показывает, как разрушается мир и как разрушается человек. Действие этого странного апокалиптичного романа все время происходит среди руин — здания рушатся по неведомым причинам, а в мире идет война, и никто не знает почему, а земля покрывается коркой льда (говорят, война ядерная), и вот-вот человечество погибнет, все это знают. У героев нет имен, иногда главный герой просто изменяется посередине предложения, иногда из современности в первом абзаце мы попадаем в Средневековье в другом. Пространство и время романа представляют из себя реконструированную руину, так ощущает мир осколочное сознание. Есть мало вещей похожих на то, как пишет Каван, мне вспоминается только телесериал «The Prisoner», вышедший в той же Британии, в том же 1967 году, что и «Лёд».
Говорят, что в этом романе отразился опыт эмиграции Каван в Новую Зеландию. Она была там во время Второй мировой войны, когда ее сын погиб на фронте в 1944 году в Италии. «Лёд» весь пронизан страхом опоздать, не успеть увидеть того, кого ты так любишь, до конца света. Темп ускоряется, а желание это переходит границы нормального и становится садистким, навязчивым, маниакальным. Вскоре после публикации писательница умерла от передозировки, а «Лёд» стал ее последним и самым известным романом.
***
Ян Заласевич — геолог, но в его книге «Земля после нас» задается необычный для геологии вопрос: что можно будет понять о нас, людях, через сто миллионов лет после конца человечества? Инопланетные существа с щупальцами и когтями прибывают на необычную планету с насыщенной кислородом атмосферой, они коллеги Заласевича, геологи и палеонтологи будущего. На протяжении книги они исследуют кору земли, химический состав грязи и воздуха, воду и дно океанов, железобетонные частоколы на местах, где были наши города. Во время этого путешествия мы знакомимся с десятками геологических методов, с помощью которых ученые исследуют планету сейчас, делаем предположения о будущем и прошлом планеты.
Выводы неутешительны: инопланетяне смогут довольно много понять о нас, ведь мы постоянно воздействуем на Землю, изменяем ее и оставляем следы, и именно из-за этого мы исчезнем с лица земли. Книга убеждает в теории «антропоцена», говорящей о том, что наступила новая геологическая эпоха, в которой человек оказывает решающее влияние на климат и геологию планеты.
В то же время «Земля после нас» успокаивает своей оптикой, в которой миллион лет — это совсем мелочь. Человек вымрет как биологический вид и земля не перестанет крутиться. Зародится новая жизнь, а потом и она закончится. Пройдет еще время. И все руины пропадут. Природа победит, останется только мир камня.
